Вступление
…Мы познакомились с ней много лет назад. В то время, когда мне приходилось переживать трудности подросткового возраста, которые, пожалуй, до сих пор не искоренились – бунтарский дух, желание всё реформировать, непризнание общепризнанных ценностей и устоев… Мне было уже за тринадцать, ей – столько, за сколько неприлично спрашивать, но и вполне уместно сделать комплимент в силу сияющей внешности, яркой харизмы, потрясающей сексуальности… С тех пор, как мы познакомились, в ней ничего не изменилось…
Ирина Ванн и Тимур Касымович
Шел 2006-ой, когда меня отвели на личную встречу с мастером, который позднее станет моим учителем, где я и встретилась с аккомпанирующей ему красавицей россиянкой дальневосточного происхождения. Ирина взяла в руки бережно исписанную тетрадь со стихами – внимательно продекламировав несколько из них угрюмому Т.К., после чего началась философская беседа. Мы прекрасно понимали друг друга. Впервые за тринадцать лет моей жизни мне ничего не навязывали, а прислушивались. Тогда я еще ощущала свою настороженность, словно кошка, вошедшая в новый дом… Эта встреча изменила многое. Оказалось, что это будет одна из самых значительных дружеских встреч в моей жизни. И эта женщина тоже научит меня многому – Ирина, которую я еще не раз открою заново – как исполнительницу, художницу, женщину, в том числе и на ее первой в Таджикистане выставке, где, в правильном галерейном свете, неожиданно заговорят мистические миры древней и забытой таджикской культуры…
Выставка
Начало октября. Субботний вечер. Новость о выставке в галерее Института живописи и дизайна. Казалось бы, кто сейчас только не рисует, не пишет, не поёт – выставка живописи Ирины Ванн, известной как первый голос творчества дервиша Зульфикарова, для многих прозвучала именно в таком ключе — до того, как они посетили выставку – а может, и после, но больше не искренне, потому что экспозиция тронула всех – семантикой таджикского языка, эзотерикой таджикской женщины, эзотерикой таджикских гор… Среди гостей оказался весь художественный и политический бомонд столицы. Но главное — в зале вдруг зазвучал древний язык Согдианы, в ритме кружащихся дервишей, ступающих по горным тропам, и хранящих древние манускрипты – всё, как на её картинах… Стало ясно, что в Таджикистане появился мистик, и зовут её – Женщина, с ангельским певучим голосом.
Можно заслуженно утверждать, что таджикская живопись – гордость не одной достойной галереи, в числе которых – Третьяковка, Эрмитаж, др. Ни для кого не секрет, что, после уничтожения арабами прекраснейшей миниатюрной персидской живописи (достаточно вспомнить Бехзода), наш художественный Ренессанс опомнился лишь в советскую эпоху – потрясающая русская школа дала нам таких выдающихся таджикских мастеров, как Зухур Нурджанов, Рахим Сафаров, Йусуф Сангов, Сабзали Шарипов, Фарух Негматзаде, Александр Акилов. Ими были воспитаны и замечательные молодые художники – Равшан Абдуллаев, Абдулло Убайдуллоев, Ильёс Мамаджанов, Далер Михтоджев, Эрадж Олимов. Таджикская живопись всегда была сугубо национальна, богата колоритом и национальной трагедией. Но сегодня узнаваемость нашей живописи в мире угасла. С чем это связано? Очевидно, что данный факт отражает глубокие социальные перемены, происходящие в Таджикистане, от которых страдает современный таджикский художник, практически забытый государством. В ущерб своему творчеству, коллега Леонардо теперь вынужден ориентироваться на безвкусный рынок, жестокость которого не оставляет ему шансов на творчество… Это не значит, что прекрасные художники, которые работают сегодня в Таджикистане, не умеют создавать шедевров – они создают их, но подпольно, прекрасно сознавая «качество» работы, выполненной на массового покупателя… Может, поэтому, наша живопись перестала быть интересной и зарубежному профессионалу? И может быть поэтому, в октябре этого года, в таджикской столице состоялась самая яркая выставка за историю живописи последнего десятка лет? Выставка зарубежного хиппи, не коммерчески увидевшего нашу культуру…
Новая концепция свободы
..Мне нравится говорить о свободе. Потому что свобода – двигатель прогресса, свобода – философский камень всего сущего. И мне нравится говорить о свободных людях, потому что они меня вдохновляют. Потому что их глаза зажигают во мне желание идти дальше. И потому что в них я вижу себя.
Чтобы охарактеризовать работы Ирины, трудно опираться на законы, привычные классической живописи. В цвете – это что-то между Рерихом и Ван Гогом. В жанре – Гоген в юбке, родившийся, спустя столетие, в России, и на этот раз, влюбленный в Таджикистан… Интересно, что чувственному стилю Ирины также характерны иконические портреты с ярко выраженными византийскими чертами, морфология которых восходит к иконам Андрея Рублёва, Даниила Черного, Феофана Грека… И главное, что Таджикистан, известный этой женщине, свободен от политической ангажированности, он невероятно настоящий, глубокий, говорящий на языке женщины – изгибами её тела, чувственностью женского начала, его мистической сокровенностью, колоритом национального костюма, в который и в жизни влюблена автор …
Главная героиня художественного мира Ирины — женщина. Непростая судьба автора тоже ощущается в её кисти – позади героинь, которые носят исключительно древние персидские имена – Анахит, Суман, часто изображены неприступные и жестокие горы, в небесах, окружающих их мир, высоко парят кровожадные орлы, ястребы. Особенно интересен автору мир девочки – на еще формирующем её женственность этапе жизни, где в детский, чистый мир уже начинает вторгаться реальность, но еще связанная с непринужденностью – девочек Ирины сопровождают ослики, неотъемлемые от кишлачной жизни, кошки, петухи. Работы Ирины потрясают своей национальностью, и, в то же время, невероятным, новым пониманием свободы, которую автор очень смело интерпретирует – пренебрегая при этом выбором инструментов, местом создания работ и вопросом выбора полотна. «Мне совершенно неважно, на чем я буду писать» — говорит Ирина. «Это может быть крафт, холст, обыкновенная бумага, материал…
Господи! Ведь главное – выразить свободу, полёт!». Действительно, картины Ванн часто написаны на обыкновенной бумаге, порой одним слоем… Кажется, что это экспрессия одного дыхания, на котором была запечатлена голубоглазая арийка, или жгучая чернобровая красавица…
Ирина – совершенно таджикский художник, которая зашла в живописи дальше – туда, где еще не ступала нога человека, но куда обязательно должна ступить.
Очень хочется верить, что Ирина Дмитриева Ванн пойдет еще дальше. И что она не потеряет то чувство свободы, которую несёт ее смелая кисть.
Сто дней в Зимчуруде
Каждое лето Ирина Дмитриевна проводит в варзобских горах – и за сто летних дней этого года, проведенных в кишлаке Зимчуруд, художница написала цикл представленных на октябрьской выставке работ. Здесь важно отметить, что Ирина – совершенно народный художник, что особенно в ней восхищает…
Посещая дачу, где Ирина проживала, я всегда заставала её в окружении кишлачной детворы, вечно кричащей «Тёта Ирина, тёта Ирина!!!», и тёта Ирина, влюблёнными глазами, отвечала на самые интересные, детские вопросы, самым не банальным взглядом, который всегда был близок миру детей. – Нет, ведь она еще совсем девчонка, — думалось мне, и на душе становилось уютно, ведь именно этот мир оставался во мне еще совсем не раскрытым, а с ней познавать его оказывалось так легко… Пока Ирина жила в кишлаке, она обучала девочек русскому языку, игре на гитаре, пению, направляла на путь жизненной мудрости, и главное, была к ним внимательной… — Как не хватает таких людей нашей земле, истинных народников, — думала я.
Зардуллёх
Однажды, под тенью знаменитых Зимчурудских чинар, Ирина рассказала мне случившуюся с ней накануне, историю о девочке Анахите и золотой птице.
— Ты знаешь, в наших зимчурудских лесах обитает золотая птица – Зардуллёх, — взволнованно начала Ирина. – И однажды самая младшая из наших девочек, Анахита, обнаружила такую птицу мёртвой. «Зардуллёх», стала кричать она, «Зардуллёх!» На крик девочки сбежались родные, и я, услышав неладное, тоже прибежала на помощь к нашей Анахитке. Тут Анахита спросила: «почему Зардуллёх не двигается, почему он лежит?» – Зардуллёх умер – среагировал отец. – «Умер?» – удивлённо посмотрела на отца девочка. – «Что значит умер?» — Как и подобает взрослому, папа стал объяснять, что умер – значит больше никогда не будет жить. – Все мы когда-нибудь умрём, — сказал отец. – Глаза девочки наполнились слезами. – «Что, и ты умрешь?!» – спросила папу девочка…
— И я умру – ответил отец.
— И мама умрет? – спросила она, уже в слезах ..
— И мама умрет, — сказал отец.
— И я умру??
Отец в очередной раз был готов ответить, но тут я, как ошарашенная, закричала: «Нет! Ты не умрешь! Ты никогда не умрешь, ты будешь жить вечно!»
Тогда из глаз девочки перестали литься слёзы, и она вздохнула… – Закончила Ирина.
На этой ноте мне бы хотелось завершить мое повествование о невероятно детском, невероятно человеческом, невероятно неземном, мире Ирины Дмитриевй-Ванн – сумевшей остановить слезы в глазах чистого мира, еще имеющего надежду на волшебство…
Источник: «Азия плюс», Аниса Сабири
